Философия для аспирантов

Наука вступила в такую стадию специализации, какой не знали прежде, и что это положение сохранится и впредь.
Отдельный индивид может создать в области науки что-либо завершенное только при условии строжайшей специализации.
Увлечене наукой невозможно без страсти.
Однако даже при наличии страсти, какой бы глубокой и подлинной она ни была, еще долго можно не получать результатов. Правда, страсть является предварительным условием самого главного - "вдохновения".
Человеку нужна идея, и притом идея верная, и только благодаря этому условию он сможет сделать нечто полноценное.
Но ведь ничего не приходит в голову по желанию. Одним холодным расчетом ничего не достигнешь.
Идея подготавливается только на основе упорного труда.
Внезапная догадка не заменяет труда.
"Личностью" в научной сфере является только тот, кто служит лишь одному делу.

Научная работа вплетена в движение прогресса. Напротив, в области искусства в этом смысле не существует никакого прогресса.
Напротив, каждый из нас знает, что сделанное им в области науки устареет через 10, 20. 40 лет. Такова судьба, более того, таков смысл научной работы, которому она подчинена и которому служит, и это как раз составляет ее специфическое отличие от всех остальных элементов культуры; всякое совершенное исполнение замысла в науке означает новые "вопросы", оно по своему существу желает быть превзойденным.

И тем самым мы приходим к проблеме смысла науки.

Научный прогресс является частью, и притом важнейшей частью, того процесса интеллектуализации, который происходит с нами на протяжении тысячелетий и по отношению к которому в настоящее время обычно занимают крайне негативную позицию.

Напротив, человек культуры, включенный в цивилизацию, постоянно обогащающуюся идеями, знанием, проблемами, может "устать от жизни", но не может пресытиться ею. Ибо он улавливает лишь ничтожную часть того, что вновь и вновь рождает духовная жизнь, притом всегда что-то предварительное, неокончательное, и поэтому для него смерть - событие, лишенное смысла.

В чем же состоит смысл науки как профессии теперь, когда рассеялись все прежние иллюзии? Самый простой ответ на этот вопрос дал Толстой: она лишена смысла, потому что не дает никакого ответа на единственно важные для нас вопросы: "Что нам делать?", "Как нам жить?".

Отличие науки от религиозной веры: наука свободна от всяких религиозных ограничений, не признает чуда и откровения. Верующий признает и то и другое.

Однако имеют ли научные достижения какой-нибудь смысл для того, кому факты как таковые безразличны, а важна только практическая позиция? Пожалуй, все же имеют.
Невозможность "научного" оправдания практической позиции - кроме того случая, когда обсуждаются средства достижения заранее намеченной цели, - вытекает из более глубоких оснований.


Нужно выбирать между религиозным достоинством, которое дает эта этика, и мужским достоинством, этика которого проповедует нечто совсем иное: "Противься злу, иначе ты будешь нести свою долю ответственности, если оно победит".

Нравственные проблемы особенно остро встают перед преподавателями, которые преподают студентам.
Молодеж чувствует к преподавателю доверию. Но он постален быть учителем, а не вождем.
Если у него и есть мировоззренческие установки, то позиционировать их он должен в неучебное время.

И тем самым мы снова стоим перед проблемой "призвания" в науке.
Во-первых, наука прежде всего разрабатывает, конечно, технику овладения жизнью - как внешними вещами, так и поступками людей - путем расчета. Во-вторых, наука разрабатывает методы мышления, рабочие инструменты и вырабатывает навыки обращения с ними, чего обычно не делает торговка овощами.
Судьба нашей эпохи с характерной для нее рационализацией и интеллектуализацией и прежде всего расколдовыванием мира заключается в том, что высшие благороднейшие ценности ушли из общественной сферы или в потустороннее царство мистической жизни, или в братскую близость непосредственных отношений отдельных индивидов друг к другу.

Примечания

В лице Вебера XIX век имел одного из последних своих представителей.
Это и засвиде­тельствовал Вебер, отметивший отделение Истины от добра и красоты, Добра - от красоты и истины, Красоты - от истины и добра.
И уже ходячей мудростью является то, что истинное может не быть прекрасным и что нечто истинно лишь постольку, поскольку оно не прекрасно, не священно и не добро.

«Многочисленные древние боги, лишенные своих чар и поэтому приняв­шие образ безличных сил, выходят из гробов, стремятся завладеть нашей жизнью и вновь начинают вести между собой вечную борьбу».

Вебер зафиксировал воистину драматическую ситуацию западноевропейского человека. Речь шла о положении, так сказать, между небом и землей - землей «эм­пирической реальности» и небом идеалов (ценностей). Человек оказался как раз на полпути между «дольним» и «горним». А именно там, говорят, и сторожит его дья­вол. С одной стороны, перед человеком открывался реальный мир, не несущий в себе никакого смысла, хотя бы уже по одному тому, что он был создан с помощью той самой науки (и базирующейся на ней техники), которая, согласно Веберу, чисто «технична» и, значит, принципиально «бессмысленна». С другой стороны, высоко над его головой, в туманно-голубой дымке витало царство идеала, не только оторванное от земли, но и потрясенное в своих основаниях внутренними раз­дорами «богов», перешедших отныне от «иерархии» к «равноправию». Задача человека заключалась, по Веберу, в том, чтобы, насколько это возможно, «связать» небо и землю, придав смысл своему земному существованию с помощью идеалов и ценностей, воплотив в «дольнем» мире все так или иначе причастное царству идеалов, что он способен воплотить.

Веберовский человек, окончательно усомнившийся в осмысленности («зем­ной») реальности и осознавший бессилие («небесного») царства идеалов, должен был ориентироваться на себя - и только на самого себя.