Гипотеза Сепира — Уорфа

Гипотеза Сепира — Уорфа (англ. Sapir-Whorf hypothesis), гипотеза лингвистической относительности — концепция, разработанная в 30-х годах XX века, согласно которой структура языка определяет мышление и способ познания реальности.

Предполагается, что люди, говорящие на разных языках, по-разному воспринимают мир и по-разному мыслят. В частности, отношение к таким фундаментальным категориям, как пространство и время, зависит в первую очередь от родного языка индивида; из языковых характеристик европейских языков (так называемого «среднеевропейского стандарта») выводятся не только ключевые особенности европейской культуры, но и важнейшие достижения европейской науки (например, картина мира, отражённая в классической ньютоновской механике). Автором концепции является американский этнолингвист-любитель Б. Л. Уорф; эта концепция была созвучна некоторым взглядам крупнейшего американского лингвиста первой половины XX века Э. Сепира (оказывавшего Уорфу поддержку) и поэтому обычно называется не «гипотезой Уорфа», а «гипотезой Сепира — Уорфа». Сходные идеи ранее высказывал и Вильгельм фон Гумбольдт.

В своей наиболее радикальной формулировке гипотеза Сепира — Уорфа в настоящее время не имеет сторонников среди серьёзных профессиональных лингвистов. Данные языка хопи, на которые опирались многие выводы Уорфа, как указывали специалисты по языкам североамериканских индейцев, могут интерпретироваться по-разному. Сама возможность влияния языковых категорий на восприятие мира является предметом активной дискуссии в этнолингвистике, психолингвистике и теоретической семантике.

Одним из стимулов создания в 1950-х годах искусственного языка логлан была попытка проверить данную гипотезу на практике. В сообществе наиболее динамично развивающегося идиома этого языка — ложбана — идея его использования для проверки этой гипотезы регулярно обсуждается.

Сепир

Можно считать, что подлинно научный пери­од в истории лингвистики начинается со срав­нительного изучения и реконструкции ин­доевропейских языков. В основе сравнительно-исторического языкознания лежит гипотеза о регулярном характере звуковых изменений.
Ни психология, ни социология не в состоянии предписывать лингвисту, какие именно за­коны истории языка он должен формулировать. В луч­шем случае данные дисциплины могут побудить линг­виста энергичнее, чем раньше, стараться понять исто­рию языка в более широком контексте человеческого поведения вообще - как индивидуального, так и обще­ственного.
Возможно, что как раз в языках этих более цивилизованных народов фунда­ментальная регулярность языковых процессов значи­тельно чаще нарушалась такими противоречащими ей тенденциями, как заимствования из других языков, сме­шение диалектов, социальная дифференциация речи. Чем больше мы занимаемся сравнительными исследова­ниями родственных «примитивных» языков, тем очевид­нее становится тот факт, что фонетические законы и выравнивание по аналогии - это основные ключи к пониманию процесса развития различных языков и диалектов из одного общего праязыка.
Язык ? это путеводитель в «социальной действи­тельности». Люди живут не только в материаль­ном мире и не только в мире социальном, как это приня­то думать: в значительной степени они все находятся и во власти того конкретного языка, который стал средством выражения в данном обществе. Представление о том, что человек ориентируется во внешнем мире, по существу, без помощи языка и что язык является всего лишь случайным средством решения специфических задач мышления и коммуникации, - это всего лишь иллюзия. В действительности же «реальный мир» в зна­чительной мере неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности. Миры, в которых живут различные общества, - это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками.
Понимание, например, простого стихотворения предполагает не только понимание каждого из состав­ляющих его слов в его обычном значении: необходимо понимание всего образа жизни данного общества, отра­жающегося и словах и раскрывающегося в оттенках их значения. Даже сравнительно простой акт восприятия в значительно большей степени, чем мы привыкли ду­мать, зависит от наличия определенных социальных шаблонов, называемых словами. Так, например, если нарисовать несколько десятков линий произвольной формы, то одни из них будут восприниматься как «пря­мые» (straight), другие - как «кривые» (crooked), «изогнутые» (curved) или «ломаные» (zigzag) потому только, что сам язык предполагает такое разбиение в силу наличия в нем этих слов. Мы видим, слышим и во­обще воспринимаем окружающий мир именно так, а не иначе, главным образом благодаря тому, что наш выбор при его интерпретации предопределяется языковыми привычками нашего общества.
Итак, для решения наиболее фундаментальных проб­лем человеческой культуры знание языковых механизмов и понимание процесса исторического развития языка, несомненно, становятся более важными, чем более изощренными становятся наши исследования в области социального поведения человека.
Для социологии в узком смысле слова данные линг­вистики имеют не меньшее значение, чем для теорети­ческой антропологии. Социолога не могут не интересо­вать способы человеческого общения. Поэтому крайне важным для него является вопрос о том, как язык во взаимодействии с другими факторами облегчает или затрудняет процесс передачи мыслей и моделей поведе­ния от человека к человеку.
Все большее признание получает справедливое представление о том, что психологичес­кие объяснения языковых фактов, сделанные лингвис­тами, должны быть переформулированы в более общих терминах; в таком случае чисто языковые факты могут быть рассмотрены как специфические формы символи­ческого поведения. Ученые-психологи, на мой взгляд, ограничивают себя слишком узкими рамками психофи­зических основ речи, не углубляясь в изучение ее символической природы. Это, по-видимому, связано с тем, что фундаментальная значимость символизма для чело­веческого поведения еще не осознана ими в достаточ­ной степени. Однако представляется вполне вероят­ным, что именно изучение символической природы язы­ковых форм и процессов могло бы в наибольшей степе­ни обогатить психологическую науку.
Во-первых, это тот очевидный факт, что реальная техника языкового поведения приспособлена к весьма специфическим фи­зиологическим особенностям человека.
Во-вторых, регу­лярность и стандартность языковых процессов вызыва­ют квазиромантическое ощущение контраста с абсолют­но свободным и необусловленным поведением человека, рассматриваемым с точки зрения культуры.
Языкознание лучше всех других социальных наук демон­стрирует своими фактами и методами, несомненно более легко устанавливаемыми, чем факты и методы других дисциплин, имеющих дело с социологизированным пове­дением, возможность подлинно научного изучения об­щества, не подражая при этом методам и не принимая на веру положений естественных наук.